Таких как DMX никогда не было и не будет

Даже когда DMX был самым популярным рэпером планеты, он оставался единственным в своем роде: грубым, мотивирующим, неспокойным и трогательным человеком-зажигалкой. Чистая энергия и чистое сердце. Одновременно армейский сержант и целитель.

В 1998 и 1999 он выпустил три невероятных альбома: “It’s Dark and Hell Is Hot”, “Flesh of My Flesh, Blood of My Blood” и “... And Then There Was X”. Каждый из них дебютировал на первом месте чарта Billboard и несколько раз стал платиновым. Он выступал на “Вудстоке-99” перед сотнями тысяч людей. В 1998 сыграл в нуарном “Животе”, одном из важнейших хип-хоп-фильмов. В своих песнях он рычал как пес — убедительно и часто.

Тем не менее, клоны DMX так и не появились, потому что сымитировать сформировавшую его жизнь было просто невозможно. Рэп-слава DMX, умершего в эту пятницу в 50 лет после сердечного приступа 2 апреля, родилась из ужасного детства, где были насилие, наркотики, криминал и прочие травматичные вещи. Его успех казался скорее катарсисом, чем триумфом. Даже в свои лучшие моменты он оставался сгустком боли.

Он никогда не прятал боль, никогда не позволял стыду бросить тень на то, во что он верил. Особенно с возрастом, когда его музыкальное наследие могли затмить многочисленные проблемы: бесчисленные аресты, тюремные сроки и постоянная борьба с наркотиками. Мощность его личности была такой же героической, как и любая из песен.

DMX стал неотъемлемой частью хип-хопа после выхода уже первого сингла “Get at Me Dog” в 1998 году на лейбле Def Jam. Во времена, когда жанр двигался к лоску, его музыка напоминала железобетон — это был маскулинный и хаотичный рэп на низких частотах. Трескучие взрывы на “Ruff Ryders’ Anthem” — раннем шедевре продюсера Swizz Beatz — сочетались с припадками меланхолии: “Я знаю лишь боль // В душе лишь дождь”.

Его голос был безжалостно груб. На своем пике между 1998 и 2003 этим голосом он записывал один уличный гимн за другим: “Party Up (Up In Here)”, “What’s My Name?”, “Who We Be”, “X Gon’ Give It to Ya”, “Where the Hood At?” Зачастую он читал рэп так, будто пытается кого-то переспорить. В этом ему помогали постоянный напор и лаконичность формулировок. Даже когда он начинал флиртовать, как на “What These Bitches Want”, его подход не менялся.

Но когда он затрагивал собственное тяжелое прошлое на треке “Slippin’”, то немного смягчался, будто проявляя милосердие к самому себе:

“Они загнали меня в ситуацию, где мне пришлось быть мужчиной,
Когда я только учился стоять на ногах без чьей-то поддержки.
Была ли это моя вина, что отец покинул своего первенца?
И в том, что в семь лет у меня уже был первый срок”.

Пусть DMX и провел на вершине славы не так много времени — всего несколько бурных лет, — его имя навсегда осталось в истории. Частично из-за того, что его суматошная жизнь постоянно приковывала к нему внимание — его десятки раз арестовывали за хранение наркотиков, нападения, вождение без прав и уклонение от уплаты налогов. Он спасал бродячих собак и сделал татуировку в честь своего пса Бумера на всю спину, но в то же время признавал вину за жестокое обращение с животными.

Но ему все равно продолжали симпатизировать. DMX был диким человеком. И сломленным. В детстве его била мать, он провел немало времени в приютах. В молодости попал в криминал и специализировался на ограблениях. В его книге “E.A.R.L.: The Autobiography of DMX” 2002 года было много подробных душераздирающих историй.

В душераздирающем прошлогоднем интервью он рассказал, что человек, который первым побудил его читать рэп, заодно познакомил его и с крэком — это навечно переплело его искусство, которое было для него спасением, с зависимостью, которая неумолимо грозила стать его концом.

Жизнь DMX стала вечной борьбой между музыкальным талантом и травмами. В середине 2000-х он начал пропадать из чартов. После появлений на больших экранах в “Животе”, “Ромео должен умереть” и “Сквозных ранениях” он начал приходить на откровенные реалити-шоу вроде “Терапия отношений”, “Доктор Дрю меняет жизни” и “Иянла: Исправь мою жизнь”. Поиск исцеления и необходимость в нем стали главной частью его образа.

Впервые я увидел его выступление в 2000 году во время тура Cash Money/Ruff Ryders — к тому времени он отъездил несколько туров и уже знал, как управлять толпами. Оно потрясло меня как никакое другое — неистовое, но в то же время контролируемое проявление чистой харизмы и мощи. Ближе к концу он внезапно остановился и предложил всем помолиться. Его тело было покрыто потом, голос хрипел, а тысячи шумных людей вдруг затихли от неожиданной проповеди. Несколько недель спустя я снова попал на его концерт — зрелище было все таким же ярким.

Это был далеко не первый раз, когда он поражал зрителей религиозным пылом. “Каждую ночь я почти что рыдаю, потому что во мне есть лишь любовь. Я как будто привожу их в церковь. Я просто люблю их до смерти. Даже объяснить это не могу. Просто вижу, как они смотрят на меня, и не могу их не любить. И я не приведу их к чему-то плохому”, — рассказал он в интервью Source 1999 года.

Каждый раз в последующие 20 лет, когда я видел DMX на сцене, — от крошечного концерта в Нью-Йорке до пасхального выступления с Канье Уэстом на Коачелле — он ставил шоу на паузу, чтобы прочитать молитву. Это было похоже на дар — способ распространить послание о прощении и надежде в казалось бы самом неподходящем для этого месте. И в то же время он обнажал душу — молился за нас и просил того же в ответ.


Примечание The Flow: Джо Караманика — один из ключевых музыкальных журналистов Америки 21 века. С 2010 года работает штатным автором New York Times, за это время успел пообщаться со многими звёздами первой величины: от Jay-Z и Kanye West до The Weeknd и Kendrick Lamar.