"В жизни никогда не было так непонятно, что со мной будет дальше" — большое интервью с Horus

Horus в рэпе уже больше 20 лет. За это время он несколько раз менял имена, но его творческий метод оставался прежним — фиксировать мрачное в окружающем и внутреннем. Многие его релизы могли выйти сейчас и создалось бы ощущение, что они написаны по мотивам последнего времени — в его большом интервью для The Flow это подтверждается фактом, что часть песен с последнего альбома "Рагнарек и точка" была записана за пару лет до выхода. В том числе и самые злободневные вроде "Марс наш", где бывшие жертвы идут в атаку на прежних оккупантов.

КОНЕЦ СВЕТА И ИГРЫ

— Четыре года назад твое интервью для The Flow начиналось вопросом о ядерной войне. Кажется, для таких случаев и был придуман мем “oh shit here we go again”.

— (смешок)


— Ты когда-нибудь размышлял, сможешь ли выжить в ядерном постапокалипсисе?

— Я не вижу смысла выживать в ядерном постапокалипсисе. Бегать по руинам, жарить крыс (смеется). Проще, мне кажется, уйти с этим миром, частью которого ты являешься, чем пытаться приспособиться к невыносимым условиям.


— А если бы был выбор, в каком поп-культурном постапокалипсисе существовать?

— Наверное, “S.N.U.F.F.” Пелевина (смеется). Наиболее реалистичный вариант. Выбрал бы его как один из самых оригинальных и не таких заезженных как “Сталкер” и “Метро”.


— У тебя вообще есть любимая вымышленная вселенная?

— Их слишком много. В свое время много их перелопатил. Мне на одной сложно ограничиться.


— Я думал, ты Warhammer назовешь из-за псевдонима (одного из персонажей вселенной зовут Хорус Луперкаль — прим. The Flow).

— Не, это случайно получилось. Не из-за того, что я большой фанат. Но Warhammer как игровая вселенная мне нравится больше “Звездных войн”. Только в общих чертах представляю, что там за лор. В настолки не играю, книги не читаю.


— Возможно, к лучшему. Я слышал, что книги по “Вархаммеру” — жуткая графомания.

— Есть даже специальный термин “болтер-порно”. Ну это как литература по “Сталкеру” или по “Метро” — фансервисная херня, которая пишется литературными неграми для совсем упоротых фанатов. Им мало игр, они хотят продолжения. Как серьезную фантастику это рассматривать не стоит.


— Тебе какие игры нравятся?

— Я, видимо, переиграл уже. В последнее время тяжело заставить себя играть, потому что как будто ты все эти [игровые] механики видел, все это уже делал. В основном меня может увлечь инди — пускай сделанное двумя фанатами за три копейки, но по крайней мере там будут оригинальные идеи. А конвейер типа игр Ubisoft и ААА-блокбастеров че-то не вызывает у меня желания играть. Постарел.


— Старые игры были лучше?

— Старые это типа “танчиков” на денди? (смеется) Я как-то пропустил расцвет игр — у меня не было первых трек “плоек”. То есть нет ностальгии по старым играм, потому что я в них не играл. Я только с четвертой “плойки” начал. Меня больше интересует мир геймдева, что там происходит, сама движуха вокруг игр.


— Мне иногда попадаются отрывки стримов Ресторатора, где он играет в “Героев 3” и кажется самым счастливым человеком на свете.

— Это надо было хапнуть в то время и на волне ностальгии продолжить. Я в то время был далек от всего этого. Мимо меня прошли все эти “сайлент хиллы, “резидент ивилы”, “герои”, “дьяблы”, “старкрафты”. Для меня это просто что-то с вырвиглазной графикой.


— А что тебя самого из последнего зацепило?

— Жду “Baldur’s Gate” третий. Это же от авторов “Divinity” — мне очень нравится [серия].


— Какая игра тебе запомнилась сюжетом?

— Если выбрать единственную, то скорее всего “BioShock Infinite”. Концовочка там прям хорошая, одна из тех игр, где сюжет меня удивил. Геймплей такой себе — шутер и шутер.


— Скажи как задрот задроту. Строчка “Как ни крути — я далеко не Геральт / Ну, если честно, и ты не Цири” тебе не кажется криповой? Геральт ведь приемный отец Цири.

— Тут надо понимать ее в другом смысле. Геральт на протяжении всех томов ищет Цири. Тут не в плане плотского влечения, а как поиск и квест. Но может быть это действительно немного притянуто за уши.


— Ты большой фанат “Ведьмака”?

— Первую книгу я случайно приобрел еще в школе в классе восьмом. Это (смеется) было любовью, бля, с первых страниц. Раз в год выходила книга, я ходил по книжным в рейды, тогда еще интернета не было. Это одно из любимых произведений, которое наверняка повлияло даже в плане чувства юмора.

Если бы я называл топ-3 авторов жанра фэнтези, я бы назвал Сапковского, Мартина и Аберкромби. Несмотря на то, что Мартин не дописал свою эпопею, а “Ведьмак” имеет свои провисания и филлеры.

САША СКУЛ, ПРАВЫЙ РЭП, ОКСИМИРОН

— Как ты узнал про смерть Саши Скула?

— У меня должен был быть стрим, пришел Шарон и сказал: “Слышал, Скул умер”. Я такой: “Опа”. И через час начали стримить, поминать.


— Что ты подумал в моменте?

— Небольшое сожаление, что человек рак победил и прошло всего немного времени. Даже не знаю, какое слово подобрать. Несправедливо, по-дурацки. Но Александр являлся настоящим панком от рэпа — не могу сказать, что меня это сильно удивило. Хотелось бы, чтобы все было хорошо.


— А ты со Скулом последние годы редко общался?

— Он приходил, когда у нас концерты были в Москве. Списывались периодически. В последний раз мы виделись где-то за полгода до смерти.


— Чем он цеплял? Это же человек, вокруг которого выстроился мини-культ.

— Сложно объяснить. Мне это напоминает ситуацию с творчеством Сорокина. Что для одного живая классика, для другого — как вы можете это читать, там же кровь, кишки, говно. Я не пытался разложить это математически на формулы или молекулы, чтобы понять, как эти молекулы химически вызывают в тебе любовь к Саше Скулу. Ты видишь в этом близкое — в тебе резонирует. Не видишь — значит в тебе нет необходимых черт, качеств и жизненного опыта. В этом нет ничего плохого.

---

---

— А ведь Проект Увечье (ранний проект Хоруса, который считали правым рэпом — прим. The Flow) появился под влиянием Бухенвальд Флавы?

— Можно сказать, что благодаря. Это же был прикол. Проект Увечье планировался как что-то гротескное наподобие Кровостока, более юмористическая и угарная штука. Но в итоге, блядь, все зашло в другую сторону (смеется). И сама суть угара стала неочевидна. Многие не считывали. Хотя дисклеймер, что это всего лишь творческий акт висел с первого дня в группе. Но кто их читает?

Меня чем привлекло творчество Бухенвальд Флавы — оно всех бесило. И правых, и рэперов, это была пощечина всем. Потому что ортодоксальные правые говорили: “Рэп это же черная музыка, вы че?”, а рэперы говорили: “Да как так?” — это же был оксюморон, сочетание несочетаемого. Ну мы же угорали, говорю. Провокация в духе Кровостока — люди, которые не являются этими персонажами, читают рэп от лица персонажей.


— Ты попадал в передряги из-за того, что люди не осознавали прикол?

— Да, конечно. Благодаря тому, что прикол вырулил не туда — некоторые товарищи, оказывается, не хотели прикалываться, а делать все на серьезных щщах. И первый альбом получился не особо юморным. Ну сделали и сделали.


— А кто был движком группы?

— Как не очень трудно догадаться — я (смеется). Несмотря на обилие фитов на первом альбоме. Вообще, его концепция была наприглашать кучу народу и никого не подписывать, сделать все анонимно. Типа Проект Увечье — это куча чуваков, хрен пойми кто, анонимное крю как у Тайлера Дердена. Там же даже фиты не были подписаны.

Изначально в группе должны были быть мы с Шароном, но Шарон славится своей непредсказуемостью и хаотичностью, и забиванием на ранее данные обязательства. Я понял, что группой из двух человек мы каши не сварим и альбом придется писать 10 лет, поэтому пришлось взять бразды правления в свои руки и установить тоталитарную диктатуру.

Потом с кем-то переругались, кто-то отвалился. Ко второму альбому я подошел в гордом одиночестве. Он уже был по сути мой сольный.


— А у тебя в то время было много знакомых из околофутбола и правой движухи?

— Я не могу сказать, что много, но были. Судьба сводила с людьми разной судьбы и разных течений.


— Насколько жестко проходили первые концерты Проекта Увечье?

— Их организовывала Booking Machine, с которыми познакомил рэпер Оксимирон. Поэтому тогда уже ничего такого не было. Да и после фита с Оксимироном самые ортодоксальные и верящие в истинность того, что поется [на первом альбоме] не выдержали такой постиронии и отвалились.

Может и были какие-то люди в штатском, но чтобы маски-шоу — такого не было. Да у нас по факту ничего и нету, мы не исполняли песни, которые можно было подписать под статьи.


— Тебя сильно хейтили после фита с Мироном?

— Ну как сильно? Мы сидели в группке, в своем уютном мирке с каким-то количеством человек. После фита с Мироном фанбаза нехило так расширилась. Был, конечно, негатив, но слушателей изначально было немного, поэтому и хейта в процентном соотношении было немного. Стало понятно, что не надо воспринимать все треки за чистую монету, что мы не являемся этими суровыми чуваками.


— Как ты с ним познакомился вообще? На почве hip-hop.ru?

— Он исчез из сети как раз после истории с лещами. Когда у нас вышел первый альбом, я сидел дома, зашел Вконтакте, а мне с левой страницы какой-то чувак пишет: “Привет, это Оксимирон, крутой альбом, давай фиток”. Я еще подумал, что меня кто-то троллит, говорю: “Давай, скинь битов”. Он скидывает битов, через недельку присылает демку “Ultima Thule” и я понимаю — реально Оксимирон.

"ПИШИ, ЧТО ВСЕ ХУЕВО И БУДЕТ ХУЕВЕЕ. ЛЕГКО БЫТЬ ПРОРОКОМ, ЕСЛИ ЭТОГО ПРИДЕРЖИВАТЬСЯ"

— Для меня трилогия “Роспечаль” — это история, как человек от радикальных призывов приходит к разочарованному созерцанию. Ты ее так замышлял?

— Не могу сказать, что я с одними мыслями подошел к первому альбому, а они потом мутировали в следующих песнях. Они не отражают мою эволюцию.


— А тебе вообще много людей в этому году писало: “Смотри, как ты все предсказал?”

— Это частый комментарий. Я раньше уже говорил, схема Проекта Увечье была проста — пиши, что все хуево и будет хуевее. И видишь, прокатывает (смеется). Легко быть пророком, если этого придерживаться.


— Я весной много гонял “Роспечаль”, особенно песню “Станция Война”. Твой куплет на ней заканчивается словами “Рагнарек уже близко, и я просто его провозвестник”. Название нового альбома “Рагнарек и точка” — это отсылка?

— Не, все совпадения случайны. Честно говоря, я не переслушиваю свои старые треки — ты мне сейчас сказал, как он заканчивается, я только сейчас вспомнил.


— А когда в голову пришло название?

— Летом, наверное. Я еще не до конца был уверен, что он выйдет в этом году. Оно было рабочим, ничего лучше не придумалось.





— Ты помимо альбома выпустил микстейп и еще совместный релиз с Шароном. Как будто в этом году все наоборот почти ничего не писали.

— У всех пути неисповедимы. Кто-то сублимирует, кто-то в эскапизм ударяется, на всех ситуация по-разному влияет. На альбоме есть треки, чьи скелеты пылились с 19 года. Например, “Марс наш” и “Струна и меч”. Бывает такое, что иногда приходит идея, я накидываю мини-конспектик: трек об этом, заканчивается все этим, синопсис в три предложения. Потом оставляю, потому что рука не поднимается — и иногда натыкаюсь на черновики.

А большую часть альбома писал в начале лета, конце весны.


— Я сейчас сильно удивился, потому что “Марс наш” кажется самой злободневной песней альбома.

— Так получилось. В 19-м году мы всем Acidhouze поехали в тур. И тогда вышла эпопея Джеймса Кори “Экспансия” и сериал по ней — и там про Марс и Землю на пороге новой войны. Мне пришла идея, что раз Марс как колония отсоединился от Земли, то был конфликт. А если была война, то была военная пропаганда. И неожиданным ходом будет смена ракурса — посмотреть на ситуацию с точки зрения восставших марсиан. Плюс есть советский поэт Эренбург, у него есть стихотворение “Убей!”, образец пропаганды времен Второй мировой — это все скрестилось, я понял, что должен быть свой марсианский Эренбург, который напишет песню про “Марсиане, мочите землян”.

В 19 году я ее не закончил. И вот в этом году она подвернулась под руку, я подумал: “Пришло твое время”. Мы же все погружены в контекст событий, поэтому она и вызвала резонанс. Если бы я ее тогда дописал, она бы совсем по-другому воспринималась.


— А что сейчас происходит с Acidhouze? Разошлись по углам?

— Да. Как обычно все занимаются сольными проектами с попеременным успехом.


— Ты общался в этом году с ATL?

— Да, не так давно даже.


— Он на последнем концерте в сентябре произнес, что возможно это его последний. Недавно показал сниппет трека со словами “быть может, танцую последний раз”. Есть ощущение, что действительно последний?

— Я думаю, тут в свете ядерной риторики витают постапокалиптические настроения, поэтому, мне кажется, суть в этом. Не что он уйдет из музыки, а что грибок на горизонте — и мы все уйдем. Но это моя интерпретация.

"ЗА СВОИ 39 ПРОЖИТЫХ ГОДКОВ Я НЕ ПРИПОМНЮ, ЧТОБЫ МЕНЯ ТАК СИЛЬНО ВЫНОСИЛО"

— Ты чувствовал давление, когда писал альбом? В том плане, что он должен быть про повестку дня?

— Когда я слышу “музыка должна, музыкант должен” — мне это не нравится. Творчество никому ничего не должно. Я думаю, что творчество это передача эмоций. И если нет желания делиться, то ты и не обязан. Я не судья и не считаю, что имею права тыкать пальцем и говорить: “Ты должен”. И отрицаю право других судить меня.

Сейчас громко скажу (смеется). Художник, идущий на поводу у масс — это жалкое зрелище.


— А как тебе альбом Влади?

— На стриме мне пару песен заказали. Как рефлексия — окей, как музыкально — я не знаю, во второй раз не включил. Вопрос сервировки — если безыскусно и тупо в лоб, то это дрейфует к уровню агитки. Мне не понравилось безотносительно идей, чисто как художественное.


— Ты считаешь себя циничным человеком?

— Мне нравится считать себя циничным и прагматичным человеком, но в какие-то моменты я ловлю себя на лютой сентиментальности и думаю: “Не до конца этот черный монолит, который заменяет мне человеческое сердце затвердел в грудной клетке”.


— Что тебя может растрогать?

— Да посмотришь фильм сентиментальный, шмыгнешь носом, думаешь: “Блин, есть все же авторы, которые могут пробить мою броню цинизма” (смеется). Не такой я черствый сухарь, каким хочу себе казаться.


— Когда было в последний раз?

— Недавно я пересматривал “Дитя человеческое”. Там в финале есть сцена с отсылкой к христианству. Я почувствовал, как что-то екнуло в груди.


— Какое у тебя вообще настроение под конец года?

— (думает) Немножко растерянное и не в своей тарелке, поскольку будущее туманно, а эта неопределенность действует на нервы, когда твоя устаканившаяся более-менее жизнь летит вверх тормашками. Есть некая доля оптимизма — хотелось бы верить в благополучный исход. Но есть и внушительная доля пессимизма. Тревога перед будущим, в жизни никогда так не было понятно, что со мной будет дальше. И вообще со всеми нами.


— Много лет ты писал песни, которые фиксировали невеселую реальность и это тебя никак не подготовило?

— К этому нельзя подготовиться, я думаю. Очень и очень многих людей этот год выбил из колеи. Подобного года за свои 39 прожитых годков я не припомню, чтобы меня так сильно выносило. Я чувствую усталость и хочется, чтобы напряжение отпустило. Чтобы какие-то светлые контуры в этом тумане начали вырисовываться.