Пушкин. Мой ниггер

Двести пятнадцать лет назад родился Александр Сергеевич Пушкин. Доживи до наших лет (что было бы странно), вне всяких сомнений он считался бы отцом русского рэпа. Именно этот потомок арапа (читай, негра) витиеватую словесность Жуковского и Державина переплавил в простую, но сильную русскую речь, он воспевал дам, как никто прежде, первым из поэтов стал жить на деньги от тогдашних лейблов — журналов, был близок простому народу и против государства, писал едкие диссы на конкурентов, и погиб в перестрелке, защищая честь жены. Такой карьере позавидует любой рэпер. К его юбилею мы вспоминаем несколько классических его произведений, которые могли бы появиться и сейчас и имели бы успех.

“Я вас любил: любовь еще, быть может…”

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Выражение "sucker for love" американские МС иногда употребляют, когда хотят оправдать свое сильное увлечение женщиной, когда, казалось бы, имидж самца этого не позволяет. Пушкин поднялся еще выше — он все еще любит, но, понимая невозможность быть вместе, он великодушен настолько, насколько в наш век мелких душ и представить сложно.

“Разговор поэта с книгопродавцем”

Что слава?— Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Предвижу ваше возраженье;
Но вас я знаю, господа:
Вам ваше дорого творенье,
Пока на пламени труда
Кипит, бурлит воображенье;
Оно застынет, и тогда
Постыло вам и сочиненье.
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.

Александр Сергеевич первым взял и разрубил гордиев узел — вопрос баланса между творчеством “от души” и заработком на нем. Есть артист с его виденьем мира и есть лейбл, монетизирующий это самое виденье. Все довольны.

“Я памятник себе воздвиг нерукотворный…”

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

На первый взгляд — классический репрезент, в котором можно даже даже углядеть зачатки национализма (“И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
 тунгус, и друг степей калмык”). И все-таки это произведение куда больше, чем просто хвастовство — здесь Пушкин объясняет истинное свои предназначение автора, осознает свои скиллзы и на полтора века вперед дает самый верный совет, как правильно относиться к комментариям в интернете.

“Утопленник”

Безобразно труп ужасный

Посинел и весь распух.

Горемыка ли несчастный

Погубил свой грешный дух,

Рыболов ли взят волнами,

Али хмельный молодец,

Аль ограбленный ворами

Недогадливый купец?
Мужику какое дело?

Озираясь, он спешит;

Он потопленное тело
 

В воду за ноги тащит,

И от берега крутого

Оттолкнул его веслом,

И мертвец вниз поплыл снова

За могилой и крестом.

Стихотворение, из которого почти всякий знает строчку про сети, тятю и мертвеца, не просто сказка. Тут и готика, и мастерство описания, но главное — Пушкин вводит в обиход, правда, не называя, понятие кармы. По Александру Сергеевичу, возмездие неизбежно, — и неважно, отказал ли ты трупу в христианском погребении или же толкнул курительную смесь подростку.

“Не дай мне бог сойти с ума…”


Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверька

Дразнить тебя придут.

Казалось бы с тех пушкинских времен, когда внутренняя и внешняя непохожесть на других порицалась и осуждалась, прошло два века. И тем не менее, оцените прозорливость поэта — почти ничего не изменилось с тех пор, истинной свободы здесь нет и сегодня.