Рома Англичанин называл себя “непобедимым” — таким его и запомним

“Вот, послушай, братан, это с нового альбома”, — нетрезвый Роман включает нетрезвому мне песню, известную сейчас как “Еще один день”. Мы на вписке, где-то внизу Киев в снегу. “Ты слышишь это?!” — чуть ли не орет он мне в ухо. Да, я слышу, Ром.

“Мы однажды проснёмся нигде, в мире вечного сна” — поется в ней. Спустя полгода, когда релиз наконец выйдет, это услышат и остальные. Дописывая “Tragic City”, к Олегу ЛСП пытались достучаться и подсунуть свой продукт другие битмейкеры, но неизменно получали отказ. “Сдались мне ваши биты! — отвечал он на очередное предложение. — Вы делаете биты, а Ромка делает музыку”, — и это было нифига не комплиментом, а констатацией. Англичанин выработал узнаваемый для дуэта аудиопочерк, уйдя от подросткового дабстепа ранних релизов к дребезжащему тревожному басу и одиноким соло саксофона.

Помню, как мы познакомились и как прообщались полтора часа на прогибающейся под ногами жестяной крыше, откуда открывался ничего такой вид на замок Ричарда. У Ромы всегда была куча историй — диких, угарнейших, почти невероятных — просто потому, что так он и жил.

Вот он, делая паузы, чтобы я досмеялся, вспоминает, как в концертном угаре прямо во время выступления выбежал из клуба (через главный вход!), подрался с кем-то на курилке — и потом вернулся на сцену допевать.

Вот рассказывает о процессе экстренного досведения “Magic City” — а я хватаюсь за голову.

А вот вспоминает мою любимую историю о том, как принял жуткий грохот в соседней комнате за полицейскую облаву — и, сиганув через окно, скрылся в переулках ночного Могилева в одних трусах.

Он называл себя “непобедимым” и говорил, что его никогда никто не нокаутировал — а вот он, само собой, вырубал даже каких-то там камээсников и чемпионов.

Ты был изумительным козлом, горящим ублюдком, обворожительным бонвиваном, адептом пост-гопничества, отвратительным товарищем, отличным товарищем. Ты был, ты был, ты был. А потом, 30 июля, умер.

Я начинаю ныть — и знаю, что Рома бы надо мной сейчас хохотал. Как и над всеми вами, забивающими ленты социальных сетей клишированными фразами скорби. Рома себя не жалел. И слишком хорошо знал смерть — не только потому что когда-то работал санитаром, как он ее называл, труповозки. Он говорил о ней без тени страха. “В нашу группу Олег принес танцы, а я — смерть” — однажды сказал он мне и после этой фразы гостиничный номер утонул в тишине. Так говорят, мне казалось, только в кино.

На саундчеке перед концертом он иногда декламировал стихи Никонова. Я узнал об этом, посмотрев видео с бэкстейджа недавнего фестиваля Atlas Weekend. Я плохо знаком с творчеством лидера ПТВП, но эти четыре строчки почему-то сразу выписал во время просмотра и заучил: