"Без воспитательства, без лозунгов": Брутто (Каспийский Груз) — про рэп, страгл и главную потерю. Гигаинтервью

Есть мнение, что "Метис" Брутто — первый большой рэп-альбом 2025 года. Оно имеет право на жизнь. Но мы абсолютно уверены: это интервью Брутто — первое большое рэп-интервью 2025.

Большое не только по количеству знаков. Просто трудно вспомнить, где еще спикер открывает себя настолько широко, буквально нараспашку.

Это первая половина огромного разговора. Вторая часть выйдет в понедельник.

DRAKE — “ПУССИ-БОЙ”, А “NOT LIKE US” — ЭТО “ПРИМИТИВНО”. ХОРОШЕЕ НАЧАЛО!

— Большая тема последних дней — выступление Кендрика Ламара на Супербоуле. Ты смотрел?

— Кусками. Когда смотришь один отрывок в “рилсах”, тебе потом через пять “рилсов” другой кусок показывают. Под конец дня меня просто завалило почти одинаковыми видосами с этого выступления.

Первое видео мне понравилось, потом уже просто заебало. С одной стороны — однозначно крутое выступление. Видимо, в Америке и в мире рэпа давно не было бифов, благодаря чему этот дисс Ламара стал таким важным для культуры.

Но изначально же было понятно, кто с кем баттлится — один из лучших лирикал-рэперов против пусси-боя. Изначально же было понятно, кто кого выебет.


— Ну это было не так очевидно поначалу. Вспомни, как хорош Drake был в бифе с Meek Mill.

— Ну не знаю. Мне было точно очевидно, кто кого.

Но давай проведем аналогию. Вот был биф между Тупаком и Бигги, он в 90-е превратился чуть ли не в “гражданскую войну”, в которую вовлекли массу людей, фанатов. Слушатели из Западного побережья любили только тех, кто представлял Запад, а нью-йоркских эмси и их фанатов презирали — и наоборот. Рэперы из Нью-Йорка боялись приезжать в LA, потому что могло произойти всякое.

А в бифе, который мы наблюдаем сейчас, все происходит в энтертейнмент-русле. Никакой искренней злости у людей нет, все просто наблюдают. Что же будет дальше? Какую еще мерзость, какой еще подъеб эти двое скажут друг другу? Масштаб не тот.

При этом, мне кажется, истинные фанаты Дрейка не очень разочарованы исходом бифа. Им, скорее всего, насрать. Они продолжат его слушать.


— Тебе не нравится песня “Not Like Us”?

— Я люблю весткост, но более музыкальный, на джи-фанке. А “Not Like Us” с этим “тун-тун-тун-тун” звучит примитивно и просто.

Помню, в ходе обмена дисс-треками, у Дрейка выходила песня, где настолько красиво и музыкально все было сделано, что мне как человеку, который не понимает английский язык, было гораздо приятнее слушать именно Дрейка. Да, мне попадались разборы треков Кендрика, я понимаю, какой там лихой вордплей, я такое ценю, но это ожидаемо. Естественно, Кендрик практически любого уберет на бите. Что там думать вообще?

ИТОГИ 2024: ТРИ ПЕРЕНЕСЕННЫЕ ОПЕРАЦИИ, РАК КОЖИ

— Подводя итоги прошлого года, ты писал так: “В 2024-м я будто колдунью нахуй послал. У меня никогда не было таких проблем со здоровьем, как в этом году. Перенес три операции”.

— Ничего особо драматичного, но когда это приходит неожиданно, когда ты что-то там планируешь, еще и в нашей стране, где что-либо планировать непросто…

Сначала весной у меня обнаружили меланому, рак кожи. Это была моя первая операция в жизни. Вырезали кусман мяса на ноге.

Долго восстанавливаешься, твои планы сдвигаются. До операции долго нервничаешь, волнуешься, а как это будет. После операции надо, чтобы прошло время, проверить на УЗИ, не осталось ли корней у этого рака, не прилип ли к кости. Потом наконец выдохнул, планы сместились, аккумулируешься, продолжаешь писать.

А я как раз занимался альбомом “Метис”, и мы параллельно продумывали тур Каспийского Груза на 2025-й, думали, как его оформить. Нужно ли к туру выпустить ипишку? Или какую-то песню? Сделать что-то, чтобы это возымело определенную значимость — юбилей альбома, который важен и для нас, и для слушателей.

Дальше наступает осень. У меня отрывается сухожилие, а я думал, что это просто воспаление. Продолжаю ходить в зал, тренить, делать махи гантелями — и ситуация ухудшается. Короче, когда я залазил в аппарат МРТ, мне сказали, что у меня там, как минимум, три проблемы сразу.

Меня оперируют, две операции одновременно в разных местах. Я еду в загородный дом, где у меня студия. Восемь дней там провожу. Очень тяжелых дней, потому что одно дело, когда ногу прооперировали, и ты, условно, можешь ногу из ванны свесить и самостоятельно помыться.

А тут вообще ни черта не можешь. У меня перевязана рука, нельзя шевелить плечом, нельзя мочить место прооперированное, куча “нельзя”. И вот я в этом состоянии сел записывать альбом.

На восьмой день я сижу за компьютерным креслом перед компом, у меня крутится “петля”, я на нее что-то записываю — и так плавненько потихонечку, как это всегда происходит у людей, много сидящих за компом, сползаю задницей пониже на кресле. И в какой-то момент, абсолютно не думая об опасности, я локтями опираюсь на подлокотники, чтобы поднять тело повыше.

И в этот момент все, что мне восемь дней назад сшили, у меня под ухом трещит так, будто парчу порвали. И я понимаю, что это не пальцами хрустнуть, что плечи в общем не хрустят, у них нет синовиальной жидкости.

Я звоню врачу, он говорит, что тебе в аппарат МРТ проверить, не порвалось ли. Но пришлось подождать недельку-вторую. В этом состоянии я продолжаю записывать “Метис”, потом — на МРТ, мне говорят: “Все нахрен порвано”. Я ложусь на повторную операцию.

Операция у меня была в 10-х числах декабря. Мне все пришили уже гораздо круче, прошло порядочное количество времени и, как видишь, я уже шевелю рукой более-менее, но все равно она очень непластичная.

Мне сказали, что возможности ею крутить, закидывать за голову и растягиваться вернутся процентов на 70. Полноценной она уже не будет. Но посторонним это незаметно.

И в этом состоянии постоянной боли и стресса, мыслей о том, чтобы мое тело меня не подвело, я пребывал большую часть года. Из-за работы над альбомом я никуда не полетел отдыхать. Был в Таиланде в этом и прошлом январе, все.


— Как удалось обнаружить меланому на ранней стадии?

— Девушка заметила, она в сфере косметологии работает. Сказала: “Обрати внимание. Эта родинка у тебя из светлой превращается в темную, меняет форму, Надо проверить”.

По волнению докторов перед операцией, по тому, как они поторапливали меня, я понял, что еще немного промедления — и все было бы куда серьезней.


— В песне “День знаний” с нового альбома ты говоришь, что тебе теперь нельзя загорать.

— Я вот в этом (показывает на водолазку с длинными рукавами, в которую одет во время интервью) ходил в Таиланде. Длинные рукава, штаны, на нисходящем солнце шорты мог надеть, но уже после 17:00.

БЛОК, ГДЕ МЫ НАКОНЕЦ ГОВОРИМ ПРО АЛЬБОМ “МЕТИС” — ЕГО ЦЕНТРАЛЬНУЮ ИДЕЮ И ОБЛОЖКУ (А ТАКЖЕ ПРО ПЕРВУЮ В ЖИЗНИ БРУТТО ДИСКОТЕКУ)

— На альбоме 17 песен. Раньше из такого количества ты бы сделал два, а то и три мини-релиза. Почему большая форма?

— У меня были мысли, что высидеть 17 треков — это сложно. Что стоит разделить это на два альбома, но эти мысли сразу улетучились. Потому что материал записан за один промежуток времени, каждую песню я писал с мыслью, что она будет в альбоме “Метис”. Разделить эти песни на два альбома — коммерчески, наверное, было бы круто, но это будет наебалово.

Вторая мысль — если бы я разделил треклист поровну, второй альбом не стал бы развитием идей первого. Он был бы такой же. По смысловой нагрузке, по эмоции, даже просто по моему возрасту. Этот альбом записан мною в возрасте 39−40 лет. Если вторую часть я бы выпустил, когда мне 41, я уже был бы немножко другой в жизни.

Я такой: “Ну написалось много. Пусть оно много и будет”. У меня был свой алгоритм, каким должен быть порядок треков. Если я понимал, что треку нужно, чтобы он длился шесть минут — я делал его на шесть минут, если мысль раскрыта за две минуты — значит, песня длится две.

Я хотел треклистом чередовать эмоции. Чтобы у меня и в этом смысле получился альбом-метис.


— А ведь правда: там постоянные качели.

— Не везде так получилось. Грустных песен, с какой-то глубиной, оказалось все-таки больше, чем боевиков.

Этим альбомом я раскрываю, что во мне очень разные, порой противоположные два человека сосуществуют. Значит, и на альбоме должны быть представлены очень разные вайбы.





— Про песню “Метис” как центральную идею альбома. Ты ведь явно рефлексировал на эту тему годами, но при этом в твоем творчестве она раньше не поднималась.

— В творчестве это затронуто никогда не было. Но такие мысли, наблюдения меня посещали давно. Я мог рассказать об этом другу: “Все люди как люди, двоечники сидят на задних партах, отличники — на передних. А я — на задней парте, и при этом очень хорошо учусь, но не встраиваюсь ни в круг двоечников, ни в круг отличников с передних парт.

Такие подмечания ближе к моим 40 годам слились в сериал наблюдений, где я такой: “Так, у меня даже фамилия на букву “О” начинается, я и в классном журнале где-то посередине”.

Я рос в Азербайджане, но все равно одной ногой как будто жил в России — русской музыкой, русским кинематографом, социальными проблемами.

С годами начинаешь это все собирать воедино. И набрав эту массу наблюдений, я понял: “Так я метис!”


— Цитата с альбома: “Мама — русская, отец — таджик, но родом — с Баку / В графе национальности оставлю пустую строку / Я стал тем, кем стал благодаря языку”. Ты рос в контекст этнического раскола между азербайджанцами и русскими, ты говоришь, что русский культурный код до тебя долетал на разных уровнях. Ты же в итоге стал идентифицировать себя русским или как?

— Безумно сложно на эту тему говорить, потому что я, наверное, реально идентифицирую себя как метис. В моем арсенале повадок, характера, отношения к тем или иным вещам есть реальные противоречия. Одни черты — европейские, есть что-то кавказское, восточное — и это каким-то образом сочетается во мне. Из-за этого людям, наверное, со мной порой некомфортно.

Я безумно люблю Баку, свой родной город, я безумно люблю все те воспоминания, которые он мне подарил. Без них не было бы сегодня ни меня, ни моих текстов, ни этого альбома.

В то же время мне всегда было интересно познавать… Простой пример: библиотека в Азербайджане. Заходишь в отдел книг зарубежных авторов на азербайджанском языке — их там тысяча штук. Библиотека в России: переведенных на русский язык книг зарубежных авторов там 10 тысяч штук.

Именно по этой причине, по причине того, что русский интернет в те далекие нулевые был развит гораздо лучше, чем азербайджанский. На русском было гораздо больше сайтов, чем на азербайджанском. Было больше технической литературы, художественной, чем на азербайджанском.

Еще в те времена огромное количество азербайджанских семей отдавали детей в русскую школу на русском языке, потому что понимали, что там на русском языке ребенок впитает гораздо больше информации.

Сейчас уже на азербайджанском языке есть огромное количество литературы, азербайджанские сайты, отлично развитые соцсети и т.д. Но в те времена это наблюдалось в обществе, что ребята, отучившиеся на русском языке в 90-е и начале нулевых, обладали большим кругозором. Представь, что из-за этого происходило в обществе среди молодежи.

В школе классы делились на русские и азербайджанские сектора по принципу того, на каком языке проходило обучение. Я учился полностью на русском — русские учебники, уроки на русском. А среди иностранных языков, помимо английского, у нас был азербайджанский. У азербайджанского сектора — наоборот: программа на азербайджанском и русский как один из иностранных языков. Разделение всегда приводит к юмору, подколкам, иногда и к откровенной вражде — даже когда это подобное деление. В коридорах школы вы, может, и здороваетесь, ведь вместе учитесь, в одних дворах живете, но за глаза друг про друга что-то говорите. И вот русский сектор в те времена мог нелестно отзываться про азербайджанский, звучали слова типа “Деревенщины!”. В то же время азербайджанские сектора считали ребят из русского сектора мягкотелыми, недостаточно брутальными. Такие качельки всегда присутствовали.

Мне хотелось знать, понимать, потреблять больше информации, потому что на азербайджанском языке ее было мало. Тогда ты и вступаешь на дорожку полного поглощения всей русской культуры. И она тебя дальше затягивает.

Это не было так, что у меня мама русская, и поэтому я буду смотреть русскоязычные каналы, нет. На русскоязычных каналах в тот момент шли такие шоу как “Что? Где? Когда?”, а на азербайджанских каналах таких шоу не было, там не было того, что могло меня зацепить.

Сейчас молодые ребята, которые живут и учатся в Азербайджане, им в общем не нужен русский язык. У них сейчас информации — валом. Взаимное проникновение с турецким обществом тоже дает огромные плоды. Сейчас у нас очень развитая, прозорливая, прикольная молодежь. Перед ними не встает эта развилка, которая была у меня.

На переходе из советской эпохи в эпоху независимости мы все-таки, как молодое неокрепшее государство, цеплялись за остатки вот этого советского.






— В финальном треке ты упоминаешь большое количество людей, с которыми прошла твоя юность. Кто-то из них уже слышал этот трек?

— Нет. Я не думаю, что они его вообще услышат.

Большинство моих ребят знают меня по Каспийскому Грузу, но они, скорее всего, даже не догадываются о существовании Брутто как моего сольного проекта. До них этот альбом даже не дойдет.

Эту песню, “Аутро бакинцам”, я писал для себя.

После окончания работы над альбомом я, наверное, эту песню больше всего раз переслушивал — и в трезвом, и в пьяном состоянии. Потому что это меня невероятно возвращает туда. Для меня это прям машина времени.


— Я никогда не был в Баку, но она и для меня звучит как машина времени. Расскажи про упоминаемую там дискотеку Арни в кинотеатре “Баки”.

— В этом треке есть упоминание двух дискотек. Одна — это “Скайлайф”. Я там никогда не был.

Помню, ходил на дискотеку в бывшем кинотеатре “Ветен”. С азербайджанского это переводится как “Родина”. Кинотеатры же всегда выстроены амфитеатром, ты там всегда немножко в роли серфингиста, потому что пол под наклоном, сверху вниз.

А дискотека у Арни проводилась в районе Ахмедлах, это была моя первая дискотека. Мне 14 лет. Помню, как нелепо танцевал, не умел спокойно на ту-стэпе двигаться. В тот момент мною овладела группа The Prodigy и Кит Флинт, и я полностью слизал его танец из клипа “Firestarter”. Когда я танцевал, мне казалось, что я очень крут на дискотеке, а я был — максимальный уебан. Если бы у нас тогда были смартфоны, из моего танца получился бы нихуевый мем или тикток.

На дискотеку Арни ходили почти все одноклассники. Мы там несколько раз были вместе с Анаром [ВесЪ из Каспийского Груза]. На этой дискотеке ощущался сильный диссонанс. С одной стороны, ты туда ходил, потому что хотелось знакомиться с девчонками, быть в тусовке. Но твой, как тебе казалось на тот момент, отличный музыкальный вкус унижало вообще всё, что там играло. Ловил себя на мысли: “Я, бля, пришел сюда, бросил все дела, я даже надушился, а теперь из-за музыки хочется отсюда убежать”.





— Ты говорил, что всегда стараешься придумать обложку альбома такой, чтобы она выглядела как кадр из фильма. Обложка “Метиса” ровно такое впечатление и производит. Кстати, ты на ней косплеил Малкольма Икса?

— Нет, я даже не понимаю, о чем ты говоришь.

(Показываю Брутто знаменитое фото, сделанное в 1965 году, когда на Икса и его семью объявили охоту религиозные радикалы)

Впервые вижу это фото. А вот что я тебе покажу.

(Брутто показывает в камеру экран телефона. На заставке — его дочь, которая поднесла пачку долларовых банкнот, будто это телефон)

Это моя дочка, ей здесь три годика. Эта заставка у меня на телефоне стоит уже два года. И я такой: “Хочу, чтобы это было обложкой моего альбома”.

Но мне на этой обложке не хватает меня. Что я сделал для того, чтобы она держала эту пачку денег? И уже фотография обрастает какой-то сценой. Захотелось создать композицию киношную: вот папа принес домой мешок с деньгами. Сам посматривает в окно, не едут ли за ним, а девочка, играясь, откладывает свою игрушку, собаку Моську, берет одну из этих пачек и начинает с ней играть.

Дальше я создаю на альбоме интерактив, у меня в трех песнях звучит прямое обращение к этой обложке. Это круто, когда можешь какими-то фразами в треках оживить эту обложку или наоборот усилить этим кадром какие-то строчки в песне.

“СЕЙЧАС МОГУТ ПРИЙТИ ЗА КАЖДЫМ”

— Ты себя так когда-то ощущал — человеком, который приносит в дом котлету денег, но ощущает, что сделал что-то противозаконное? Что ее придут отобрать?

— Скорее нет, но если развернуть мысль, то мы же понимаем, что сегодня в свете того, как работают активисты нравственности в нашей стране, как порой действует государственная машина в сторону творческих людей, сейчас могут прийти за каждым.

Он вроде бы не занимается политикой или пропагандой, создает какие-то альтернативные миры, в которые погружает слушателя, давая тому возможность отключается от бытовых проблем и погрузить в этот мир.

Но активисты или госорганы могут его текст воспринять слишком буквально, не понять метафор, аллегорий, панчлайнов. Увидеть в них что-то противозаконное. А ты просто приносил людям интересную музыку, а они тебя в ответ вознаграждали деньгами — со стримингов, концертов. Ты эти деньги приносишь в дом… В общем стоит из окошка иногда поглядывать, потому что могут прийти, если что-то увидят не то. Я уверен, что у каждого творческого человека сегодня такая мысль есть.


— К Каспийскому Грузу были вопросы?

— Слава богу, нет.

Госорганы сильно и, замечу, небеспочвенно, обращают внимание на музыкантов, которые влияют на умы молодежи. Если костяк аудитории музыканта составляют школьники или ребята в возрасте 16-19 лет, государство старается посмотреть, а что это за музыкант, что он нашим детям рассказывать. Творчество Каспийского Груза — оно, скорее, для людей “30+”. Там уже окрепший ум, все всё понимают, метафоры в лоб не воспринимают. Поэтому мы государству не интересны.


— Влади (в списке иноагентов) и Оксимирон (в списке иноагентов) тоже не на школьников работают.

— Все-таки, Влади и Оксимирон высказываются на очень важные для этого государства темы — и высказываются, по мнению государства, очень нелицеприятно.

КАКОЙ БРУТТО ОТЕЦ

— Вернемся к дочери. Она сейчас в первом классе?

— Да. В сентябре пошла в школу. Ей исполнилось восемь. Очень любит учебу, сегодня весь день с ней провел, было весело.


— Что делали?

— Сегодня я купил маски-чулки, похожи на те, что в американских фильмах про ограбления показывают. Вот из такого же материала маски, но с лицами Бузовой, Паши Техника и Тома Харди. Притащил их домой и мы просто бегали с ней, надевая разные маски по очереди, разрисовывая их, потом посмотрели мультик “Моана 2”, поиграли в слова.

Говорю: “Давай придумаем предложение, где все слова на букву “п”. У кого предложение получится длиннее, тот и выиграл”. Учу ее работе со словом.


— Отсутствие отца в твоем детстве, повлияло на то, какой ты с ней сейчас?

— Даже не проводил такую параллель. Думаю, что нет. Скорее присутствие мамы в моей жизни повлияло. То, как мама со мной играла, с моим братом. Как она с нами общалась. И сколько времени она из своего свободного-домашнего старалась уделить нам. Вот что повлияло.

Мне с дочкой искренне интересно — то, как она мыслит, как рассказывает про подружек, как задает вопросы: “Откуда собачки взялись?”

Будь это не мой ребенок, это все равно безумно интересно. А когда это твоя дочь, и ты в ней видишь себя по каким-то повадкам, фырканьям. Видишь и понимаешь: “Я делал так же! Но уже успел об этом забыть”. Так что я искренний бесплатный аниматор для своей дочки, и мне очень прикольно.


— Вы часто с ней можете такие дни себе устроить?

— Сейчас тур, поэтому раз в неделю я с ней. В основном, по средам. На следующей неделе можем себе позволить два дня протусоваться.

А так я уже в четверг вечером начинаю отсутствовать, а в понедельник утром возвращаюсь. Еще нужно отоспаться. Короче, куча бытовой фигни. Поэтому, в общем, треть свободного времени я провожу с дочкой.

Когда она не со мной — она с Алсу, моей бывшей супругой. Она крутейшая мама, классный человек и воспитатель, который все свое время посвящает дочке. Моя дочь — в самых лучших руках и умах.


— Как ты записал этот кусочек голосового, где она переводит английские слова?

— Это ее реальные голосовые. Я просто их помечал звездочкой в чате WhatsApp последние полтора года.

БРУТТО ВСЕ-ТАКИ СЛЫШАЛ ПАРУ ПЕСЕН ЛСП (НО ФИТ С КРИДОМ ВКЛЮЧАТЬ НЕ СТАЛ)

— У тебя на альбоме есть строчка про ЛСП, которую можно принять за дисс (“Давать непрошенный совет — нет ниче хуже / Советы как треки ЛСП — никогда не слушал” — прим. The Flow).

— Я просто никогда его не слушал. Мы однажды сидим на студии — я, Маша Кислота, которая пела у меня в треке “Бандит”, и Руслан Anqie, электронный музыкант, автор музыки в треках “Istanbul”, “N21”, он же сделал EDM-концовку в “Табор вернулся в город”. Я им ставлю какие-то треки с альбома, что-то еще даже не было записано, я им просто зачитывал, и они оба такие: “ЛСП?! Да ты че?! Это крутой чувак!”





Это их реально затронуло, и дальше они мне где-то час ставили треки ЛСП. Русик мне говорит: “Я когда его треки сейчас слышу, они меня возвращают в то время, когда я с девушкой расстался”. Маша тоже что-то накидывает в этом духе. Я понимаю, что он для русской и белорусской музыки — важный персонаж, величина, но здесь ничего обидного не вкладывалось. Сухой факт, что я ничего не слышал у него за исключением нескольких треков, которые меня не настолько впечатлили, чтобы идти слушать всю дискографию.

Что я слышал: “Безумие” с Оксимироном и…


— Может, “Холостяка”?

— Это которая с Кридом? Не, там я бы на “плэй” не жал…

Наверное, это была песня “Тело”. Вот она сильно понравилось. Но в ней столько боли, что я такой: “Братан, это твоя боль, я в нее полностью верю. Но песня настолько израненная и душевная, что мне тяжело ее слушать”.

“ТЕБЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО Я НАЕЗЖАЮ НА МОЛОДЫХ РЭПЕРОВ, НО МНЕ ВООБЩЕ ПОЕБАТЬ”

— В первом треке альбома ты критикуешь молодое рэп-поколение. Что тебе не нравится?

— Кто я такой, чтобы высказываться о том, как чужие дети строят свою карьеру, как ведут себя и что говорят? Я, разве что, на себя порой примеряю их треки — типа: “Стал бы я о таком читал в их годы? Чувствовал бы я себя органично, когда мне 14 лет, а я рассказываю, что мои ребята убивают? А еще я так глубоко в рот даю, что у телок челюсть трескается! А еще я такие наркотики перепробовал, что вы не знаете даже таких названий и аббревиатур”.

В этом смысле у меня нет конкретных претензий к конкретным молодым ребятам. Я знаю, что они это всё перерастут, переработают в себе. Да и время перемелет эти хайповые песни, оставив из них единицы. Поэтому зачем сейчас наезжать на то, что сделано из пластмассы и скотча? Оно все равно рассыпется через время.

Когда у тебя в голове рождается такой собирательный образ этой сцены, задаешься вопросом: “А что вообще молодые ребята в общем транслируют?” И ты понимаешь: по большей части, пустоту и чушь.

Ладно бы эти пустота и чушь были как-то интересно завернуты в словесные обороты, как, например, у Джона Гарика. Это бы вызывало улыбку, приятное ощущение того, что чувак несет иногда ахинею, иногда смешивая это с реальными фактами своей жизни, но делает это не просто, а чуть с техническим или словесно-жонглирующим подходом. Такое я уважаю, молодец. Когда это не просто набор звуков.

А когда это просто какая-то дичь, естественно, у меня возникает мысль: “Это даже сложно назвать творчеством. Это хвастовство на пустом месте. Оно определенную аллергическую реакцию у меня вызывает, которая потом собирается в вот эти три-четыре строчки из песни.


— Строчка “Без соцсетей вы были бы хуйней, а без соцсетей я был бы все равно собой” звучит, будто дед орет на тучу.

— Это не столько рэперов касается. Они-то хотя бы что-то создают. Это про блогеров, тиктокеров, тех, чей контент не назвать интересным, интеллектуальным, развивающим. Деградантская хуйня. Такие люди без соцсетей не смогли бы ничего создать.


— А замечаешь ли ты, что в противовес челленджам и танцам в тиктоке сейчас хорошо заходит и старая школа рэпа? Пару лет назад казалось, что ее время прошло, а сейчас у того же Восточного Округа, Гио Пики, Грязного Луи классные цифры в соцсетях, чартах. Это о чем говорит?

— Ну, во-первых, — и я думаю, ты со мной согласишься, — это заслуженно. Возможно, кто-то наконец расслушал их творчество, другие чисто на волне ностальгии вернулись к их музыке. 30-летние слушают такой рэп, и вспоминают себя 20-летних. Разница между 20-ю и 30-ю годами — это значимая разница. В этот момент как никогда сильно ощущается потеря беззаботности в твоем поведении и характере. Беззаботности у тебя все меньше, вот этой детской крутой беззаботности.

Во-вторых, прошло то критическое количество времени, по истечению которого можно соскучиться по артисту. Когда проходит пять лет, тебе скорее кажется, что если будешь слушать то, что слушал пять лет назад, это будет сильно не стильно. А если проходит 10-15 лет, ты это переслушиваешь, будто это уже классика.

Третий вариант — люди успели соскучиться по такой музыке, потому что молодые артисты не дали им альтернативы. Не только аудитория списала со счетов старых артистов, но и артисты списали слушателей. В Штатах есть условный Joey Bada$$, он делает бумбэпчик для молодых, который и слушатели-старички могут заценить. Потом появилась Griselda, возросла востребованность позабытых, казалось бы, саундпродюсеров типа The Alchemist, 9th Wonder, Madlib. Они делают модный старый-добрый рэп и котируются теперь наряду с модными битмарями.

Еще одна причина: часть молодежи могла пресытиться бессмысленным и беспощадным трэпом с автотюном, с прикольчиками, которые крутятся вокруг одних и тех же тем. Однажды кто-то — может, это было в баттле, не помню, — сказал про Brick Bazuka, что он запутался в своих 50 словах. Имелось в виду, что у Базуки всегда одинаковые темы, тексты и флоу, с чем я абсолютно не согласен. И Brick Bazuka хлестко потом ответил в треке типа: “Я тебя потеряю в своих 50 словах”, что-то такое. Подобное стоит предъявлять не Базуке, поскольку это неправда. Это стоит сказать многим молодым ребятам, которые еще пять лет назад начали обретать популярность, но если послушать, что многие из них делают сейчас, то эти люди запутались в трех темах и 50 словах, из которых 30 являются англоязычными.

Тебе кажется, что я наезжаю на молодых рэперов, но мне вообще поебать, что они и как делают. Я просто замечаю их, порой, неуклюжие попытки читать серьезно о том, что они прочитали в переводах текстов Gucci Mane. Смотришь на такое — и тебя это улыбает, и ты потом в неагрессивной песне решаешь их подъебать, но подъеб вышел агрессивным голосом, и вот даже тебе показалось, что я это всерьез. А это не всерьез.






— А как ты прокомментируешь возвращение криминальной эстетики в рэпе?

— А когда эта волна заканчивалась, извини?


— Лет пять назад этого не наблюдалось. Артистов типа Friendly Thug 52 NGG, Icegergert не было в чартах, треки с хуком “Воровал, ворую и буду воровать” не становились виральными.

— Тут я могу быть профаном, но неужели у OG Buda не было альбома под названием “ОПГ Сити”? Песни с припевом “Мой батя — бандит, он был убит”?

Там и образы в клипах соответствующие, парни на кожаных куртках. Мне кажется, это никогда не заканчивалось. Иногда этого было меньше. Иногда в рэпе правит GONE.Fludd с очень солнечной музыкой, но это не значит, что гангста-рэп в России закончился. Он никогда не закончится. Он меняет свою форму, становится либо менее зубастым, либо снова более зубастым, выплывает на более мейнстримные позиции, потом снова его задавливает что-то новое.


— Ты упомянул Джона Гарика. А ты видел людей, с которыми он двигается — объединение Hood2Hood?

— Я слышу об этом в его треках. Но я не ориентируюсь, кто это, не знаю их треков.


— Например, артист по имени Молодой Калуга. Амбал со шрамом на лице и харизмой молодого Gucci Mane.

— Прикольный образ, ну или не образ, такое тоже имеет место быть. Ты спрашиваешь, как я отношусь к этой волне?


— Удивляет ли тебя тебя тематика этих песен? То, как они звучат в 2025 году?

— Тематика песен меня никогда не может удивить. Мне интересна песня, если она классно сделана. Если в ней есть какие-то крючки, игра со словом, работа с мелодией или с сэмплом, интересный припев. Если это есть, мне пофиг на тематику.

К КАСТЕ И L’ONE ОГРОМНАЯ СИМПАТИЯ, НО…

Понятно, что может оттолкнуть сама тема, но если это тема криминальная, она меня не оттолкнет. Меня оттолкнет ярко выраженный политический контекст, меня оттолкнет сильно мотивационный вайб, какой-то воспитательский. Я это не люблю в песнях. Для этого есть газеты, журналы, интервью, а в музыке я этого слышать не хочу.

Я понимаю, что L’One — артист талантливый, и у него много разных песен, но песни “Только вперед!”, “Только наверх!”, “Мы летим”, вот с этим контекстом мне вообще не нравятся.

Они меня даже не заставят идти наверх и бежать вперед. Я и так знаю, что мне нужно идти наверх и бежать вперед. Я знаю, что такое ходьба.

Или современная Каста. Мне вообще не нравятся настолько в лоб сказанные очевидные вещи. Однажды у Влади спросили про Кровосток, — это было интервью с Минаевым, если не ошибаюсь, — и он ответил, что это явно талантливые ребята, но как будто свой талант направляют не в ту сторону. Вот здесь у меня такое же впечатление: безумно талантливые ребята, во многом для меня отцы стиля и того, как нужно писать, в особенности это касается Влади. Но вот такие песни можно было бы сделать более завуалированно, более красиво, а не как манифест в лоб. Прямолинейность, отсутствие художественных ходов, двойных смыслов, художественной обертки, лозунговая интонация: “Вы все нихуя не понимаете, даже новости не смотрите, я вам сейчас расскажу, как есть”.

Да, блядь, все всё знают. У всех внутри какие-то мысли, страхи, какие-то переживания, эмпатия в одну, во вторую или сразу в обе стороны. У всех это есть. Такие тексты — это уже какая-то публицистика. Репортажи. Это во-первых.

Во-вторых, чтобы мотивировать, ты должен сам быть ролевой моделью.

Меня скорее смотивирует Майкл Джордан, чьи интервью я ни разу не смотрел. Своими цифрами и делами в баскетболе он показывает такое, что мне хочется бежать вперед и идти только наверх. Поэтому мне песни L’One не нужны.

А когда я буду интересоваться политикой, я включу подкасты или каналы — запрещенные в РФ, не запрещенные, неважно. Меня будут мотивировать речи профессиональных, блядь, политологов. Но когда я включаю песню, я хочу песню послушать. Песню! А если там речи с “Первого канала” или канала “Дождь”, я это не хочу слушать. И не хочу, чтобы мне словами рассказывали, какой Майкл Джордан крутой. Я это и так вижу.

Это мой личный загон. Возможно, огромному количеству людей, которые не в курсе, что идет “спецоперация”, они на что-то и открыли глаза, как и тем людям, которые не знают, как ходить вперед.





У меня безумная симпатия что к Касте, что к L’One. Я со всеми знаком, но я говорю о своих ощущениях. Как по мне, есть место для политики, и оно вот тут. Есть место для коучинга, оно вот тут. А есть место для песен, душевной атмосферы, для какого-то создания какой-то ауры, которая тебя сегодня обволакивает и защищает от внешних душных угроз или заебов на работе. И вот в это место, пожалуйста, не впускайте то, для чего уже существуют какие-то другие платформы.

Если я понимаю, что песня примерно об этом, я ее включил, выключил и не расстроился. Я просто понимаю для себя, что я так делать не буду. Не буду мотивационные или воспитательские речи включать в своих текстах. Я могу на своем опыте показать в своем тексте плохой пример того, как делать нельзя, потому что со мной, с кем-то из знакомых, с кем-то, за кем я наблюдал, то-то и то-то случилось.

Вы услышите и сами поймете, прикольный этот человек, мой герой, или не прикольный. Заблуждается он или не заблуждается. Это вам чисто на подумать. Да и думать там нечего, вы просто услышите историю и подумаете: “Не хотелось бы, чтобы со мной так случилось”.

Без воспитательского, без лозунгов. Мне в себе такого не хочется видеть, в музыке я такого не ищу и фильмы такие не смотрю. Я смотрю фильмы, в которых мне не важно — там хэппи-энд или безнадега от начала до конца. Если меня заставили в историю поверить и погрузили в тот мир, в котором я никогда не был и не буду, я узнаю переживания людей, которые сталкиваются с чем-то. Мне от этого прикольно, мне это интересно. А то, что я и так знаю, мне нахуй не надо.

СТРОЧКА О ТОМ, КАК ДЕВУШКА НАЗВАЛА МУЗЫКУ БРУТТО “ХУЕТОЙ НА БИТАХ” — РЕАЛЬНО БЫЛО?

— В этом контексте расскажи про песню “Four Seasons”. Как ты придумываешь таких героев?

— Это же прием и герой в стиле альбомов “Гаддем”. Но здесь он очень встраивается в концепцию “Метиса”, просто потому что он с одними людьми он груб и готов их распихать по пакетам, а со своей любимой — такой нежный, податливый герой-любовник, готовый ей все скупить в “луи-виттоне”.

Отчасти, наверное, и я такой. Проживая жизнь, я понимаю, что иногда бывали ситуации, когда, работая с близкими людьми, — с каким-нибудь оператором или режиссером клипа, это реальная история, — стоит ему один раз проебаться по срокам, и ты вычеркиваешь этого человека из своей жизни навсегда.

В то же время твоя любимая девушка 10 раз в неделю проебывается по каким-то обещаниям или просьбам, с которыми ты к ней обращался, а ты ей это прощаешь. Понятно, что на 11-й раз уже не прощаешь, это тоже, как бы, реальная история, но у тебя больше терпения, потому что больше душевных струн затронуты в отношении тебя и ее. Поэтому ты, будучи одним и тем же человеком, с огромным количеством людей — это просто жесткий строгий партнер, но есть маленький процент людей, с которыми ты мягкотелый. В этом смысле этот герой похож на меня.


— А насколько похож на тебя, скажем, герой песни “Зачем”?

— Событий, которые здесь изложены, у меня в жизни не было. Это такой собранный паззл из кусочков, которые где-то подслушаны, подсмотрены, придуманы.

Но я на самом деле писал девушке в “Сбербанк Онлайн”. Именно этот момент — из моей жизни. Я тогда понял, что везде заблокирован у нее, но знаю ее номер телефона. И смог по нему перевести 10 рублей, прикрепив к переводу текстовое сообщение.


— Строчка про то, что девушка тебе в ссоре говорит, что твои песни — это “хуета на битах”, тоже реальна?

— Да, такое было.


— Это говорила Алсу?

— Я не буду называть, кто, но мне такое однажды говорили.

Я не помню контекст, год, что этому предшествовало, и что потом было. Когда два человека ссорятся, там либо модель поведения такая, что включается механизм друг друга успокоить побыстрее — и это очень здраво, — а бывают пары, у которых включается механизм мгновенной кармы, быстро отомстить, ответить злом на зло. Это отвратительный путь, никогда не приводящий ни к каким результатам, кроме как частичной потери уважения друг к другу, потому что я не ожидал, что мне так скажут, а мне так сказали. Даже если потом мне скажут: “Извини, я просто на эмоциях решила тебя уколоть”, — это все равно остается. Ты уже не веришь в стопроцентное уважение и любовь к тебе, веришь в 98-процентное, а после следующей ссоры — в 96-процентное. Когда контрольный пакет акций уважения ты теряешь, и остается 49% уважения к тебе, ты уже теряешь человека, интерес к нему.


— Ты давал слушать этот альбом Алсу до его выхода?

— Нет. Она уже, наверное, с “Гаддемов” особо не слушает то, что я делаю. Наверное, ей не очень интересно. Но для меня абсолютно не важно, слушают ли меня бывшие близкие или нынешние близкие люди.

Мне не важно было, слушает ли меня мама и брат, понимают ли они, о чем я говорю. У меня это по-другому происходит. Пример из жизни: я пришел в спортзал тренироваться четыре года назад, и я выбрал тренера, который вообще в душе не ебет, кто я. Мне так гораздо комфортнее с людьми. А потом я перешел к тренерке, которая, кроме Джорджа Майкла, музыку не знает.

Со временем она послушала, что я делаю, что-то ее даже заинтересовало, но как бы ты существуешь для этих людей, в первую очередь, как просто человек, как Тимур. Поэтому для меня скорее важнее, чтобы близкие люди не очень сильно знали мое творчество. Соответственно, если они не знают мое творчество, на них никак не влияет прицеп какой-то моей известности или какие-то смыслы, которые я вкладываю в песню.

Они по этим смыслам не дорисовывают мою душу, мой образ, мой характер. Они узнают мою душу из моего отношения непосредственно к этому человеку, моего поведения.


— Как вам удалось мирно расстаться с Алсу? Насколько я могу судить, вы продолжаете общаться, в этом интервью ты адресовал ей несколько комплиментов.

— Все просто: мы разошлись не по какой-то жесткой причине, не из-за предательства. У нас не было никогда ссор с матом, явного презрения друг к другу, неуважения.

Мы разошлись, потому что осознание, — условно, в первую очередь, у нее, — пришло осознание, что она, находясь со мной уже долгие годы, все меньше и меньше чувствует себя самой собой.

Когда она озвучивала это мне, я, зная ее и понимая, что она — умная девочка, что она не просто на эмоциях это говорит, а это все какие-то обдуманные логические мысли, — я начал это все примирять, стараться понять, о чем она. Со многими из этих вещей я согласился, принял эту позицию, сам в себе какие-то вещи нашел и по отношению к ней, и по отношению к нам как к союзу.

Просто все взвесив, мы разошлись на довольно таки понимающей логической и мирной ноте. Поэтому твой вопрос был бы логичен, будь мы с ней парой, где один человек изменил второму. “Как вы смогли после такого пиздеца разойтись мирно”? А у нас не было пиздеца. Поэтому мы мирно разошлись.







— Еще одна романтичная вещь на альбоме — это “Не Цветаева”. Поймал себя на мысли, что ее вполне мог бы исполнить условный гелзбенд. Это же не рэп. Ты не думал продюсировать других артистов, писать им песни?

— Не смогу. Была пара попыток, но, чтобы ты понимал, мне очень тяжело даже на чужую музыку залетать, на чужой бит, идею, на чужой альбом, потому что я не совсем это всё чувствую. Бывает, что получается. Мне, допустим, очень нравится мой куплет на треке Velial Squad “Десятилетие”. Иногда и веник стреляет, но я чувствую себя не в своей тарелке.

Поражаюсь ребятам, которые могут быть гострайтерами для других артистов. Это уже какое-то актерское мастерство — вжиться в роль и написать песню, в которой люди будут, условно, узнавать Дрейка. Это человек же должен быть в курсе за все движения Дрейка, за его переживания, истории взаимоотношений с какими-то девочками. Это же сидит человек и такой: “Так, я сейчас Дрейк. Что я сейчас чувствую? И там начинается “4 AM in Syracuse, сижу я смотрю на ночной город…”

МАМА

— От смешного к не очень смешному. Не помню, когда такое было, но я заплакал на песне “Классная осень”. Когда ты прислал мне альбом, я сел на кухне, чтобы ничего не отвлекало. И моя жена зашла на кухню ровно в тот момент, когда у меня слеза пошла. Она такая: “Ты что, плачешь? Все хорошо?”. А я, осознавая, как глупо в этот момент выгляжу, говорю: “Да. Просто песня грустная”.

Мне кажется, такие вещи пишутся раз в жизни. Я могу сказать о ней то же самое, что ты сказал про “Тело” ЛСП — что это настолько сильная, наполненная болью вещь, что я боялся ее включать во второй раз.

— Ничего себе… Так, тут нужен мой комментарий, да?

Я ее написал очень быстро. Долго вынашивал идею.

Я увидел “рилс”: какие-то чуваки на футбольном поле читают кривой фристайл про классную осень. И на фоне звучал сильно грустный бит. Меня это навело на мысль: “А что, если я сделаю такую структуру, где очень мемный, тупорылый припев, который будет людей улыбать, ну или просто внесет поначалу несерьезность. Потом ты рассказываешь свою болючую, настоящую штуку, очень простыми словами, и цепляешь ее какими-то строчками про осень к этому же припеву, — и к концу песни этот припев начинает играть уже совсем другими красками. Минуту назад ты ловил кринж, а сейчас — уже слезу. И меня это разъебало.

Проходит год. Я просто держу эту концепцию в голове. Мы с музыкантами делаем аранжировку, извлекаем из “рилса” голос. Я сажусь — и просто за 5−7 минут пишу этот куплет, идею которого вынашивал уже кучу времени. У меня даже набросков не было. Я просто понимал, какую эмоцию туда надо вложить, и чем нужно поделиться, что мне нужно из себя вынуть, и там это оставить, чтобы это уже во мне не оставалось.

Эта песня — максимально искренняя терапия. Она создана на абсолютно реальных дрожжах, не выдуманных. Наверное, поэтому Анар заплакал, услышав ее. Я сижу за компом, он стоит рядом, держит меня за плечо — и просто рыдает. Я ставлю ее другим ребятам, все такие: “Это пиздец”. Вот и ты говоришь, что ты плакал… Видимо, песня получилась.





— Раз на четвертый я уже смог ее слушать более-менее спокойно, уже так не резала. Меня в ней порвало, как вовремя ты оборвал свой куплет. Не стал говорить о том, что сделало бы трагичное банальным. А в финале еще эти клавишные, на которые ты набросил эффект эха. Они все говорят вместо любых слов.

— Да, этот последний проигрыш — это прям моё, это я наигрывал. Это дань уважения группе Placebo, в песне “Special K” они поют с таким же мотивом.

Я подумал: “Как же он сюда ложится, просто невероятно”. У них это очень энергичная панк-рокерская песня, даже немножко веселая. И я думаю: “Блин, вот это веселое сейчас грустным инструментом сыграю, оно на контрасте отлично сработает”.


— Да, заложенное в этот трек противоречие все обостряет.

— Мне об этом же Скриптонит сказал. Я ему отправил три, что ли, песни с релиза, он ответил: “Ты во всех трех песнях очень сильно играешь эмоциями. Вот я начинаю слушать “День знаний”, меня улыбает-улыбает-улыбает — а в конце ты просто меня разъебываешь строчками про маму и мечеть, и я такой: “Воу!”

Потом я ему еще песню посылаю, он говорит: “Ты везде делаешь этот прием, когда у тебя одно четверостишие — такое, а второе — на эту же тему, но уже противоположное. Я это делаю неосознанно. А потом прилетает такой фидбэк, и ты такой: “Ну да, я же метис. И альбом про это”.

В одной этой песне два четверостишия, которые полностью, как будто, должны взаимоисключить друг друга. Но они существуют в этом пространстве и гармонируют. И вот здесь [в песне “Классная осень”] припев с куплетом — они тоже существуют в одном пространстве.


— Я могу у тебя спросить про маму?

— Давай попробуем, я не знаю.


— Для нее было странным, когда ты, мужчина на пороге 30-летия, имея хорошо оплачиваемую должность, решил все бросить и податься в музыку?

— Она всегда сильно верила в мои начинания, потому что часто доказывал самые бредовые идеи делом — и все получалось. Банальный пример: ты идешь работать продавцом-консультантом в шмотки — и через два года становишься четвертым человеком в компании. Большой компании.

Потом я ухожу оттуда, говорю: “Мы с пацанами будем делать бизнес, решили автоматизацией объектов заняться. Делаем весь бекстейдж для супермаркетов и предприятий — 1С устанавливали, автоматизировали всю работу — штрих-коды, кассовые аппараты, весы электронные, бухгалтерию, настраиваем весь механизм”.

Я ей в двух словах об этом говорю, она такая: “Ну ты точно решил? Все будет успешно? Справишься?” Я говорю: “Да, конечно”. — “Ну все, давай, с Богом”. И вот здесь, с музыкой, примерно так же было: “Все, давай с Богом”.

Она больше волновалась из-за того, что сын уезжает в другую страну. Что будет редко менять видеть. Ну и вот это родительское волнение: “Шапку надень”. То есть: “Будь молодцом: другая страна, криминала еще больше. Может, бороду сбреешь? Там на бородатых плохо смотрят”, вот такие моменты.


— У нее была любимая песня из тех, что ты написал?

— Я не спрашивал, к сожалению…

У Каспийского Груза никогда не было концерта в Баку до 2023 года в рамках нашего прощального тура. Это был мой первый концерт, который она посетила и, как выяснилось потом, — последний. И она такие эмоции там получила: ты видишь, как твоему ребенку аплодирует толпа из 3000-4000 людей, как повторяют его фразы, как его хвалят до концерта его друзья и знакомые в гримерке, как после концерта она хочет ко мне подойти — а со мной фоткаются-фоткаются, и она стоит в углу, гордится. Она говорила, что много эмоций тогда получила. Это было очень ценно и для меня, и для нее, такая важная кульминация: “Вот, посмотри, мам, чем я занимаюсь. У меня получилось”.

Она была со мной на концертах два раза. Первый — когда я ее в шесть лет потащил на Ирину Салтыкову. Мне кажется, Салтыкова — это героиня моих первых секс-фантазий, и я такой: “Мам, нужно туда пойти”. В Баку был такой дворец ручных игр, и она там выступала. Потом мама больше никогда не была на концертах, мне кажется. Это тоже так символично, что следующим стал мой концерт.

Могу бесконечно говорить о ней, и я буду говорить о ней очень хорошо не потому, что это моя мама или потому что так принято, а потому что это по-настоящему светлый человек. У нее никогда не было задних мыслей, какая-то хитрость в ней отсутствовала полностью. Во мне она присутствует, я умею схитрить, какую-то свою выгоду извлечь, а она — очень сильный человек, но знаешь, бывают прямолинейные люди, которые всё всегда в лоб говорят, а она — одновременно прямолинейная и тактична.

Не скажет: “Что за хуйню ты несешь?” Она такая: лучше промолчу, вот так головой кивну, но абсолютно тебе не поверю.

Очень сильно ее не хватает. Причем, к сожалению, в моей взрослой жизни она присутствовала, а я к ней не обращался. Редко звонил, редко писал, больше откупался, отправляя деньги. А как оказалось, эти деньги она все время складывала в ящик прикроватной тумбочки, и просто ждала звонков и рассказов, как у меня дела. Меня это очень сильно убивает, гложет.

Кинематографичность и парадоксальность истории в том, что ее стукнул вот этот инсульт в своей спальне. И у нее в руках был планшет, где она листала фотки моей дочки. Это уже потом люди, которые туда зашли и все это увидели, мне рассказали.

Она живет на девятом этаже. Там один только лифт, он очень маленький, и на носилках туда ее не занести. Она полная женщина, если можно так сказать. Там были, по-моему, и скорая помощь, и какие-то знакомые, и какие-то соседи, и все ждали еще МЧС. А она все это время лежала, ей нужна была срочная помощь и срочная реанимация.

Ждут этот МЧС. МЧС приезжает позже, они ходят по квартире, курят, что-то решают. Потом все-таки ее на носилках с девятого этажа пешком спускают. Через несколько часов она заслуживает уже этой реанимации.

Через часов десять прилетаю я на скоростях из Москвы в Баку. Захожу в реанимацию, вижу ее в состоянии комы, сквозь меня смотрящую, не видящую меня, не понимающую ничего, полностью отсутствующий взгляд… Полсекунды смотрю на это — и просто убегаю оттуда.

Шесть утра, Баку, центр. Я иду один, просто рыдаю, не понимаю. Я не хотел видеть свою маму никогда в таком состоянии.

Не понимаю, что происходит в этот момент, просто захожу в WhatsApp, вижу, что Марк — наш, на тот момент, концертный директор — в сети. Это мой близкий человек, 11 лет назад он тоже потерял маму, она ушла от рака. Я звоню ему, и мы просто вдвоем плачем. Он говорит: “Заранее не хорони, ты че. Надо бороться”. Девять дней я боролся.

В этот день я связываюсь с братом. Брат на тот момент уже улетел в Бостон жить. Он мне говорит: “У мамы в комоде денежки, она там какую-то часть мне отдала, но большинство того, что ты посылал, она туда складывала. Тебе как раз нужно будет на врачей, на то, на се”, потому что у нас медицина вроде как бесплатная, но все равно в реанимации тебе говорят: “Памперсы нужны, лекарства для понижения давления, капельницы”.

Я лезу в этот комод, и понимаю, что денег там нет. Я облазил всю комнату, потом всю квартиру — нигде нет денег. Все, что я ей годами посылал, в этот день кто-то спиздил.

Она за всю свою жизнь нихуя не потратила на себя. Она так не привыкла, не знает, как это — полететь куда-то или купить что-то дорогое. Ей всегда достаточно было того, что есть. Она нуждалась в моем внимании, в моем тепле. А я приезжал раз в полгода на два дня. Я ее часто привозил в Москву, часто приезжал туда. А потом ковид начался, и все как-то пошло по пизде, если честно.

После ковида у нее поднялось давление, и сложно стало летать. А у меня было много дел, блядь, чтобы туда летать почаще. И звонить у меня, видимо, было тоже очень много дел, не находил время позвонить маме. Вот, и девять дней врачи… Ну, давай скажем, что борются за ее жизнь. Не знаю. Как умеют и как хотят борются за ее жизнь.

Я приходил к ней каждое утро. Первые дни я с очень сострадающим лицом с ней общался. Чтоб ты понимал, у меня все равно была надежда что она меня слышит, но она фокусированно на меня не смотрела, она смотрела сквозь, стонала непохожим на нее голосом, лежала на боку, и за ней все время нужен был со всех сторон уход. Пролежни уже начинались, всякая хуйня. И я первые дни очень грустно с ней разговаривал, а потом я такой: “Надо заряжать позитивом”. Помню, как захожу к ней: “Мам, все твои цветы вонючие я полил, кошку твою, которая меня вчера расцарапала как дура, покормил, говно за ней убрал, горшок ей поменял, воду набрал, то-то сделал. Врачи говорят, что ты кушать отказываешься. Давай-давай, тебя уже из трубочки кормят, камон, ты чё?” Вот на такой волне я с ней общался.

И вот наступает пятый день. Ночь. Я приезжал по утрам и по ночам. Почему ночью? Потому что там охранник-мент, который уже меня выучил, я ему давал какую-то копеечку, и он меня заводил на неопределенное время в реанимацию, Все спят. Всего одна медсестра, которая тоже, скорее всего, где-то спит. Я приходил к маме, и она чаще всего не спала. И вот на пятый день я уже с братом договорился, что по видеосвязи его ей поставлю.

Я захожу к ней, говорю: “Мам, сейчас будем разговаривать с Ромкой”. Что-то я ей тоже рассказываю, а она лежит на боку, и я смотрю — у нее слеза по лицу падает. Я вижу, что она плачет. Бля, ты не представляешь, что это для меня было! Я сразу в этот момент подумал: “Все, мы выкарабкаемся. Она идет на поправку, она уже на меня посмотрела, она меня слышит и плачет”.

Я включаю видеосвязь, Ромка с ней разговаривает. Я вот так перед ее лицом держу телефон, он поговорил. Я ему при ней говорю: “Представляешь, у нее вот сейчас слезка была. Она, типа, плакала, на меня смотрела. Ты вообще представляешь, что это?” На воодушевлении диком.

За эти девять дней я обежал все три церкви, которые есть в центре Баку. Молился, ставил свечки за нее. Она у нас православная девочка.

Но оказывается, такое бывает, что мнимо человек идет на поправку. Опухоль в мозге действует так, что сначала у тебя улучшение, а потом — резкое ухудшение. Дальше я взглядов на себе и слезок уже от нее не видел.

И на девятый день я утром приехал, отдал какие-то лекарства. Потом у меня всегда маршрут “церковь — дом”. И, приехав домой, мне звонят из больницы. Тот же охранник-мент.

Он мне говорит: “Ты понимаешь, зачем я тебе звоню?” Я молчу. Говорю: “Нет, не понимаю”. И он молчит. Говорит: “В общем, возьми белую простынь, документы и приезжай. Ее нужно будет сегодня до вечера забрать. У нас, если что, здесь халтурщик один с катафалком на территории всегда ошивается”. Ну и дальше я уже не буду рассказывать свои эмоции.

Это был какой-то пиздец. И до сих пор, вот уже сколько времени прошло, у нее 17 февраля будет день рождения, ей бы исполнилось 70 лет. Уже сколько прошло времени, а у меня ни капли вот этого примирения с тем, что ее нет.

Я однажды от нашего близкого музыканта, Жулика, он тоже потерял маму, услышал фразу: “Я иногда хочу ей позвонить, типа что-то случилось, и она поймет этот прикол, или это какое-то событие симметричное с ее жизнью и ее какими-то событиями. Я такой, бля, сейчас маме наберу… И потом такой: “А нет, не наберу”.

Вот у меня за последние пару лет такое было раза четыре. Когда ты абсолютно на искреннем увидел какой-то видос котят и ты знаешь, что она…

Я, короче, с темы на тему прыгаю, у меня вот в соседней комнате лежит ее планшет. Я захожу в ее YouTube, на ее аккаунт, но я ни разу там в поиске ничего не вбивал. Хочу, чтобы рекомендации остались те же. И я смотрю на эти рекомендации — а там, типа, кошечки, котята, собачки, “как приготовить лазанью”, “как сделать тесто таким-то”, “как запечь мясо”, иногда стихи какой-нибудь Цветаевой, Ахматовой. И я так разъебываюсь с этого всегда. Я такой: “Даже здесь видно, какой ты человек, что у тебя за интересы, что у тебя было в душе…”

Поэтому у меня вообще ни капли не утихло, и я хуй знает, как с этим мириться.

Я не нахожусь в какой-то депрессии, меня не давит грудь, я не просыпаюсь с какими-то грузами.

Иногда интеллектуальные люди сидят и думают: “Что такое бесконечная вселенная?” Просто постарайся об этом подумать, о бесконечности. Сейчас вот эти планеты, а за ними — вот это, а потом — вот это. И дальше это же где-то должно закончиться. И там должна начаться какая-то стена — а ее там нету, там просто продолжается пустота. И когда ты искренне долго об этом думаешь, у тебя нагревается башка. Я прям тепло в голове чувствую от таких мыслей, которые я не могу понять. Я вижу пределы этого стола, за которым сижу, мне это всё очень понятно.

Когда я начинаю думать о чем-то таком, это не умещается в моем сознании. Я не могу это себе описать. Что такое бесконечность какой-то субстанции или формы? Как это — бесконечность? Вот у моря есть свои границы, у страны, у моего тела. И вот здесь, здесь — то же самое. Я никак не могу понять, что мою маму закопали при мне в землю. При мне в землю ее закопали — и все.

Я открыл глаза в детстве. Первое, что я видел — я видел ее, она всегда была. Я не всегда был в ее жизни, но она у меня всегда была. А тут ее сейчас нет. И вот это “нет” я никак не могу осознать.


— Мне очень жаль. Я осознаю, что часть моей реакции на песню “Классная осень” строится на том, что мы знаем друг друга больше 10 лет. Я очень расстроился, если так можно сказать, когда увидел эту новость. В прошлом году я папу выносил на носилках, когда он был в коме. Это не закончилось драматично, он жив, но ты живешь уже год в состоянии постоянного колебания.

— Страха какого-то звонка или какой-то новости, понимаю. Здоровья нашим близким, здоровья папе. Каждый прожитый день — он всегда в плюс. Ты станешь постарше, он увидит побольше, увидит подольше тебя, ты — его. Поэтому пусть максимально долго наши близкие находятся рядом с нами, будут живы, будут здоровы, адекватны.


— Тимур, мы можем после такого продолжить интервью?

— Да, дай мне несколько минут.


Вторая часть интервью выйдет на The Flow в понедельник